Листая список книг, закачанных в ридер, наткнулась на папку с Моэмом. В папке была только одна книга: «Бремя стастей человеческих». Решила, что пора ее прочитать.

С этого момента начинается чертовщина. Если бы меня спросили, читала ли я эту книгу, я бы сказала, что нет, книгу беру в руки (к стыду  своему) в первый раз. Но когда начала читать, поняла, что я ее читала, причем читала… не менее двух раз.

В голове всегда были смутные воспоминания о какой-то книге, где молодые художники собирались в парижском  кафе. И рассматривая иллюстрации картин Моне или Мане, я помнила именно этот эпизод. Мало того,  где-то в голове есть воспоминание, что о том, что Мане и Моне разные художники я узнала именнно от Моэма. Причем «на заре моей юности».

Но и это еще не все. Читая книгу у меня возникли смутные  воспоминания о воспоминаниях. Что я брала книгу в руки во второй раз, и читая ее, уже вспоминала  об парижском эпизоде жизни Филипа. Мало того,  теперь я вспомнила, что где-то в голове была поставлена галочка «книга прочитана».

Но если в душе сейчас книга находит самый горячий отклик и приводит к разнообразным размышлениям, то сюжета я не помню вовсе. Для меня это настолько странно, даже ужасно. Что, тогда книга не тронула? Как можно читать книгу (и  какую книгу!) два раза и совершенно забыть о том, что ты ее вообще читал.

А сейчас приведу отрывок, заставивший меня глубоко вдохнуть и выдохнуть.

Преимущество жизни за границей заключается в том, что, соприкасаясь с обычаями и нравами чужого народа, ты наблюдаешь их со стороны и видишь, что они вовсе не так уж непреложны, как думают те, кто их придерживается. Трудно не заметить, что многие представления, которые вошли в твою плоть и кровь, иностранцам кажутся бессмысленными. Год в Германии и долгое пребывание в Париже подготовили Филипа к восприятию той философии скептицизма, которую он усвоил с огромным облегчением.

Он понял, что добро и зло — понятия относительные и люди просто приспосабливают эти понятия к своим целям.

Он прочел «Происхождение видов» Дарвина. Этот труд дал ему ответ на многие волновавшие его вопросы. Он чувствовал себя теперь как путешественник, который, рассчитывая встретить на своем пути тот или иной ландшафт, плывет вверх по большой реке и находит все, что он ожидал: тут -приток, там — плодородную долину, а за нею — горы.

Когда великое открытие уже сделано, мир удивляется, как его не признали сразу, но даже на тех, кто поверил в новую истину, она поначалу не оказывает существенного влияния.

Первые читатели «Происхождения видов» умом признали этот труд, но их чувства, определяющие человеческие поступки, не были затронуты.

Филип родился на несколько десятилетий позднее, чем вышла в свет эта замечательная книга; многое из того, что ужасало в ней современников, постепенно вошло в сознание, и он уже мог принять ее с легким сердцем.

Великая эпопея борьбы за существование произвела на него глубочайшее впечатление, а обусловленные этой борьбой законы морали совпадали с его собственными взглядами. Он говорил себе, что право всегда на стороне сильного. По одну сторону стояло общество со своими законами развития и самосохранения, по другую — человеческая личность.

Поступки, которые шли на пользу обществу, назывались добродетельными, действия, которые шли ему во вред, именовались порочными. Вот к этому и сводились понятия добра и зла.

Грех — пустой предрассудок, от которого свободному человеку пора избавиться.

В борьбе с человеческой личностью общество пускает в ход три оружия: закон, общественное мнение и совесть; закон и общественное мнение можно перехитрить (ведь только хитростью слабый и одолеет сильного, недаром людская молва считает: не пойман — не вор), но совесть — предатель в собственном стане. Она сражается в человеческой душе на стороне общества и заставляет личность приносить себя в жертву на алтарь противника. Ибо этих недругов — государство и осознавшего себя человека — примирить невозможно.

Государство  пользуется человеческой личностью для своих целей; если личность восстает против него, государство ее растаптывает; если же она добросовестно служит, — награждает медалями, пенсией и почестями.

Личность, сильная только верой в свою независимость, прокладывает себе дорогу в государстве, потому что ей это удобно, и расплачивается деньгами или службой за предоставляемые ей блага, но отнюдь не чувствует себя обязанной за это; равнодушная к наградам, она требует одного: чтобы ее оставили в покое.

Это тот путешественник, который, избегая лишних хлопот, пользуется услугами агентства Кука, но с иронией относится к его экскурсиям. Свободный человек не может никому причинять вреда. Он делает, что хочет… если может. Его сила — вот единственное мерило его нравственности. Признавая законы современного государства, он нарушает их, не считая, что совершил грех, зато и положенную кару принимает как нечто должное. Ведь настоящая сила на стороне государства.

«Но, если для человеческой личности понятия добра и зла не существуют, тогда, — подумал Филип, — теряет власть над ней и совесть». С торжеством схватил он этого мошенника и выгнал из своего сердца. Однако, в чем смысл жизни, он понимал теперь не больше, чем раньше. Зачем создан мир, для чего живут люди на земле, было для него так же неясно, как и прежде. Есть же во всем этом какой-то смысл! Филип вспомнил притчу Кроншоу о персидском ковре.  Тот предложил ее, как разгадку смысла жизни, но тут же таинственно заявил, что каждый должен распутать этот узел сам. «Черт его знает, что он хотел сказать», — улыбнулся Филип.
И вот в последний день сентября, горя желанием поскорее проверить на деле свои новые теории, Филип с тысячью шестьюстами фунтов стерлингов в кармане и хромой ногой вторично отправился в Лондон, чтобы в третий раз начать жизнь сначала.